Глава 4. Регионы

«Географическая столица России — Москва, культурная — Санкт-Петербург, гражданского общества — Пермь».

А.А. Аузан (концевая сноска 1).

Россия не принадлежит к числу стран с демократической репутацией, тем интереснее феномен Перми, которая на протяжении всего постсоветского периода характеризуется как демократический город. Данное мнение подкреплено как политическими предпочтениями населения, так и активностью гражданского общества (концевая сноска 2). Убедительного объяснения «пермского феномена» в научной литературе нет, поэтому приведу наиболее распространенные точки зрения, которые были высказаны в ходе экспертных интервью, предварив их кратким описанием Перми.


Индустриальное наследие «закрытого города»

Пермь – важнейший промышленный центр России, город с миллионным населением. Его исторический центр сформировался в XIX веке, а обширные окраины в XX-м, как агломерация рабочих поселков. Крупнейший из них – Мотовилиха, здесь еще в XVIII веке возникли металлургические, пороховые и оружейные заводы. Помимо Мотовилихинского индустриального кластера, знаковыми предприятиями Перми являются машиностроительные заводы военно-промышленного комплекса (ВПК), нефтяные заводы ЛУКОЙЛа и химические СИБУРА, а также НПО «Пермские моторы» и «Авиадвигатель». Всего же в городе сосредоточено около сотни предприятий разного размера, что и определяет его промышленный облик. Рабочий класс составляет важную часть городского социума, а работа на крупном производстве ценится и вызывает уважение.

В советские годы специализация ключевых предприятий Перми на продукции военного назначения определила «секретный» статус города. Запрет на въезд иностранцев и общение с ними действовал вплоть до распада СССР. Вместе с тем, потребность ВПК в новых разработках и спрос на квалифицированные кадры способствовали тому, что талантливые люди, казавшиеся политически неблагонадежными в столицах, находили работу в системе науки и образования города – его закрытость обеспечивала контроль инакомыслия. Метафора «Пермь – территория несвободы» отражала и другую особенность города, долгие годы бывшего местом ссылки, тюремного заключения, лагерей, исправительных колоний и последующего поселения заключенных, включая работников научных «шарашек» (концевая сноска 3) и обычных уголовников.

Наследие, доставшееся Перми от индустриально-ведомственного урбанизма советской эпохи, проявляется сегодня в морфологии и социальном ландшафте города. Рабочие поселки, сложившиеся вокруг промышленных предприятий, заметно отличаются от более поздних городских микрорайонов. Разница не столько в домах, сколько в атмосфере соседства, знакомстве людей друг с другом, сохранении внутренней самоорганизации и отношений взаимопомощи.

Большинство жителей Перми объединяет чувство принадлежности к пермскому городскому сообществу. Среди уроженцев города «пермяками» себя считает 97%, Пермского края – 89,5%, других регионов России – 74,3% и других стран – 54,8% (концевая сноска 4). Выраженный местный патриотизм – качество необходимое для формирования низовых гражданских структур, но и свидетельство некоторой застойности социума. Былая закрытость Перми и миграционный отток молодежи в Екатеринбург, Казань, Санкт-Петербург, Москву и за рубеж, набравший обороты в постсоветские годы, внесли свой вклад в этот феномен. На смену уехавшим пермякам пришли выходцы из районных центров и сельской местности Пермского края, а с середины 2000-х годов – из Средней Азии и Кавказа. Слово «гастарбайтеры» прочно вошло в местный лексикон.

Приведенное краткое описание Перми не содержит никаких намеков на наличие демократической политической культуры и вызывает подозрение в мифологической природе «пермского феномена». Гораздо более правдоподобной выглядит точка зрения пермских социологов, характеризующих город как конгломерат относительно замкнутых социальных общин – результат распространения принципов советской коллективности в частную сферу (концевая сноска 5). Отличительными чертами пермского социума, по их мнению, являются личностный характер контактов, общественная апатия, подчинение внешнему контролю и отчуждение от публичной власти. Несмотря на происходящие изменения (смена поколений, появление новых социальных групп и практик), жители города устойчиво воспроизводят отношения, свойственные авторитарным обществам (6). За этими выводами стоит не просто личный опыт экспертов, а социологические исследования. Чем более они репрезентативны, тем труднее объяснить «пермский феномен» и гражданскую активность населения города, которая является установленным фактом. Остается предположить, что полученные выводы лишь частично отражают реальное положение дел, оставляя открытым вопрос об истоках демократичности политической культуры Перми.

«Уважение к аргументу» как культурное наследие

Наиболее часто встречающееся объяснение «пермского феномена» отсылает к истории Пермского края и живучести «строгановской традиции» колонизации Русского Севера, Урала и Сибири. Строгановы – выходцы из крестьянства и крупнейшие русские промышленники. Для них, в отличие от Демидовых, имеющих сходную историю и прославившихся своими богатствами, произволом и презрением к людям, было характерно уважение к человеку и забота о его духовных запросах (концевая сноска 7). Эта традиция получила развитие в деятельности пермского земства (концевая сноска 8). Его либеральные интенции были поддержаны низовой самоорганизацией, наличием множества неформальных городских сообществ – купеческих, попечительских, ссыльно-земляческих, клубных и пр., созданием Пермского университета в 1916 году и первой волной притока интеллигенции. В том же направлении сработала эвакуация в годы Второй мировой войны. Все эти факты рассматриваются в Перми как «инъекции европеизма» и прививка свободомыслия, способствовавшая развитию критического мышления и нонконформизма в условиях идеологического прессинга. Живя в закрытом городе, работая на «секретных предприятиях» или в университете, т.е. находясь «под колпаком» известной организации, пермские интеллектуалы ощущали себя свободными людьми в несвободном обществе и воспитывали «дух свободы» в других (концевая сноска 9).

Все это очень красивые, но не очень убедительные доводы. Все-таки основной пик роста Перми пришелся на послевоенные годы, был связан с миграционным притоком населения и спросом на рабочие руки в сфере промышленного производства, а не университетского образования. Главное и, наверное, наиболее ценное, что усвоило очень разное и внутренне разнородное пермское общество из уроков прошлого – уважение к аргументам «другого», которое было свойственно и «строгановской традиции», и либеральному земству, и образованным профессионалам – профессуре и инженерам. Этот вывод получил неожиданное подтверждение в ходе исследования межэтнических отношений в Перми (концевая сноска 10), когда обычные рабочие рассуждали о толерантности как «умении выслушать оппонента» и подчеркивали важность «понимающих отношений» для города, в котором вместе живут люди, придерживающиеся разного образа жизни и разных представлений. Однако, при всей важности культуры «уважения к аргументу», умения слушать недостаточно для становления демократических практик. Должно быть нечто большее, что позволяет укрепиться гражданским институтам и способствует их распространению.

Индустриальный плюрализм

Характерной чертой советской Перми было наличие предприятий различных отраслей производства, подчиняющихся разным министерствам и ведомствам. Их деятельность обеспечивалась многотысячными трудовыми коллективами и разнообразными «не-профильными активами» – собственным жилым фондом и социальной инфраструктурой (детские сады, медицинские учреждения, оздоровительные лагеря и профилактории, дома отдыха на курортах, система социальной помощи, квоты на образование и пр.), нередко более качественной, чем городская. Но не важность социальных функций, выполняемых предприятиями Перми для жизни города, а их тесные связи с Москвой являлись главным ресурсом лоббирования «их» интересов на городском и региональном уровнях. Директора заводов чувствовали себя «на равных» с местными партийными бонзами. Сочетание названных факторов сформировало атмосферу деполитизированного плюрализма, способствуя ослаблению административного давления и минимизации рисков высказывания собственного мнения. Командиры производства находились под протекцией московских министерств, рядовые рабочие – трудовых коллективов и директоров. В советские годы как минимум три сверхкрупных предприятия Перми обладали подобным статусом. Городским властям и обкому партии приходилось не диктовать правила игры, а балансировать между влиятельными и равнозначными по своему экономическому и политическому весу группами интересов, находить способы их согласования. Основным принципом пермской внутренней политики стал торг, в отличие от господствовавшей в стране командно-административной системы.

В 1990-е годы на смену директорам пришли собственники предприятий, плюрализм ведомств был замещен плюрализмом компаний. Ведущими политическими игроками стали бизнес-элиты, от их поддержки зависела победа на выборах губернатора и мэра города. Резкий рост значения нефтяной отрасли как главного налогоплательщика бюджетов всех уровней и одновременное снижение роли предприятий ВПК привели к обострению межэлитной конкуренции за ресурсы влияния на власть: соотношение сил изменилось в пользу нефтяников. Однако эта борьба мало повлияла на саму ситуацию плюрализма. Сохранилась и связь рядовых работников со «своими» предприятиями. Несмотря на слом эпох и пережитые потрясения, люди, по-прежнему, верили в способность завода гарантировать им патерналистскую защиту до глубокой старости. Лояльность предприятию определяла политические предпочтения персонала, который ориентировался на мнение руководства. Возможности электоральной мобилизации, которыми располагали пермские бизнес-элиты, не уступали по своей эффективности ресурсам администрации.

Отмена прямых губернаторских выборов в 2004 году и вступление в силу нового закона о местном самоуправлении, разделившего хозяйственные и политические функции муниципального управления, вернули ситуацию к советским временам. Отсутствие политической конкуренции de-juro, компенсировалось ее присутствием de-facto (концевая сноска 11). В составе пермской городской Думы присутствовали в основном представители бизнеса, позволявшие себе публично критиковать власть. Модель управления городом, допускающая наличие несовпадающих интересов, показала свою устойчивость. Однако теперь ее успешности способствовало не только наличие корпоративного плюрализма, но и институты гражданского общества, сформировавшиеся в его тени.

Первое пермское объединение общественных организаций с говорящим названием «Союз за гражданское влияние», возникшее в 2005 году, выступило против принципа «независимости власти от общества» и декларировало право человека на участие в принятии решений (концевая сноска 12). Попытки местной власти игнорировать эту новую силу оказались непродуктивными. Характерный пример – судьба мастер-плана Перми (2010). Его разработка была инициирована пермским губернатором, который привлек для этих целей архитектурно-планировочные бюро из Нидерландов и Финляндии. Результат их работы был высоко оценен профессиональным сообществом, но отвергнут городом как навязанная извне модель развития, «продавленная» властями без учета мнения жителей. Этот урок был учтен новым составом административных элит, пришедших к власти в 2011-2012 годах, они предпочли вовсе не заниматься проективной деятельностью, оставив «все, как есть» и ограничившись коммунальными заботами.

Возвращение прямых губернаторских выборов изменило политические процедуры, но не отменило привычную управленческую практику. Плюрализм мнений, который изначально являлся побочным продуктом «индустриального плюрализма», стал неотъемлемой частью пермской политической культуры, предопределив социальную легитимность общественных коалиций, противостоящих власти. Его обратная сторона – размывание представлений об общих интересах. Как выразился один из пермских экспертов, «Пермь такая безобразная, потому что либеральная». Имелось в виду, что пермские власти не могут навязывать жителям городскую модернизацию пусть и просвещенными, но авторитарными методами по примеру Москвы. Градостроительный совет города существует не для принятия готовых решений, а для учета мнений. В результате, публичные слушания из института согласования интересов превратились в арену межгруппового соперничества, что привело к затягиванию принятия решений, дискредитации и свертыванию многих начинаний. Пермь стала восприниматься не только как инкубатор гражданской активности, но и как город упущенных возможностей.

Субкультура «неподчинения начальникам»

Свой вклад в объяснение «пермского феномена» вносят и аргументы, которые на первый взгляд кажутся парадоксальными. В их числе распространенность субкультуры «неподчинения начальникам», которая была вынесена из многочисленных исправительно-трудовых колоний, расположенных вокруг Перми, и укоренилась в общественном со-знании. Бывшие заключенные составляют довольно заметную прослойку населения города, связь советской экономики с пенитенциарной системой хорошо известна. Но дело не в том, что тюремная культура инфицировала город, а в том, что в ее основе лежат базовые ценности традиционного общества (концевая сноска 13). Хотя неформальный мир ссылки, лагерей и колоний является социально неодобряемым, предлагаемые им правила жизни понятны людям. Их основу составляют представления о справедливости, товариществе, взаимопомощи и независимости. Смыслы, вкладываемые в эти понятия, очевидно не совпадают с гражданскими идеалами, но они близки низовой, не связанной с государством жизни граждан. Достаточно распространенным является и взгляд на заключенных как «жертвах» правового произвола, особенно если речь идет о временах царизма или сталинских репрессий. Будучи нигилистической по своей природе, субкультура «неподчинения» находится в противоречивом симбиозе и с идеями «пермского европеизма», предполагающими просвещенный характер власти, и плюрализма пермского сообщества, принуждающего к диалогу. Она рассматривает политику как «грязное дело», формирует отвратительный образ любого «начальника», апеллирует к неформальным авторитетам и ценностям частной жизни.

Подобное отношение пермяков к любым формам власти имеет два важных следствия. Первое – высокий уровень электорального абсентеизма. Чем менее конкурентными и более контролируемыми являются выборы, тем ниже явка избирателей, нежелающих участвовать в имитативных «ритуалах» и политических играх власти (концевая сноска 14). Второе следствие – категорический отказ рассматривать гражданскую деятельность как карьерный трамплин. В этой парадигме служение общественным интересам оказывается несовместимым с ролью государственных и муниципальных служащих, участием в выборах в качестве претендента на депутатское кресло и партийным членством. Реализация принципа «невмешательства» гражданской политики в политическую сферу привела, во-первых, к трансформации гражданского активизма в своего рода подвижничество, а во-вторых, к отказу от уличного протестного давления в пользу рутинной повседневной работы с населением. Разделяемый многими гражданскими активистами Перми идеал бескорыстного служения обществу, несомненно, способствует доверию людей к правозащитным организациям, но одновременно укрепляет отношение к власти и политикам как чуждому для общества элементу, а не его составной части. Субкультура «неподчинения» обеспечивает негативную консолидацию жителей Перми, позволяет сопротивляться «антинародным» инициативам власти, используя при этом доступные легитимные средства, но эта политическая культура далека от лояльности, обеспечивающей стабильное демократическое управление.

Несколько слов в заключение

Подводя итог, можно сказать, что пермский гражданский феномен представляет собой смешанный тип политической культуры, в основе которой лежит не столько приверженность институтам демократического участия, сколько плюрализм центров власти, ни один из которых не обладает всей полной ресурсов социального контроля. Эта ситуация обеспечивает относительную безопасность политической нелояльности, публичность мнений, практику ведения диалога, удерживающую от протестных выступлений, и ситуативную коалиционность групп интересов. В рамках этой культуры гражданская активность одной части общества сочетается с пассивностью и апатией другой. Можно предположить, что социальной базой культуры гражданского участия являются люди, разделяющие индивидуалистские представления и вовлеченные в новые для города виды общественной и экономической деятельности. Им противостоят носители культуры «неучастия» – наследники советского коллективизма, политического конформизма и приспособления к обстоятельствам. Однако факторы, определяющие особенности пермского гражданского феномена, заставляют сомневаться в этой гипотезе. Сомнения еще больше усиливаются при сравнении различий образа настоящего пермяка, который рисуют представители разных социальных групп – гражданские активисты, рабочие и менеджеры средних компаний, составляющие сегодня основу среднего класса города.

На взгляд активистов, пермяк – это человек, который прочно стоит на земле, открыт для общения, готов помогать людям, позитивно настроенный и улыбающийся. Рабочие полагают, что пермяк – скорее ответственный и суровый, улыбается только «своим», но он более добрый, открытый и честный, чем жители других городов. Менеджеры рисуют пермяка как человека растерянного и боязливого, он усталый и сонный, у него опущены руки «оттого, что он ничего сделать не может», никаких планов на будущее у него нет. Тем не менее, он на что-то надеется и «доволен тем, что сейчас доволен». Столь же разительно отличаются и представления этих групп о своем городе. Активисты преисполнены чувства местного патриотизма, рабочие – гордостью за индустриальную мощь Перми, обеспечивающей обороноспособность страны, а менеджерам город кажется угрюмым, несовременным и неразвивающимся. Словом, «есть места и получше» (концевая сноска 15). Вывод напрашивается сам собой: вопреки сложившемуся мнению об особой роли среднего класса в формировании гражданской политической культуры, в Перми ее социальной опорой является демократически настроенное меньшинство общества (не более 7-10%, судя по результатам выборов в городскую Думу в 2016 году) в союзе со значительно более представительным рабочим классом, разделяющим и поддерживающим ценности коллективизма.

*****

1. Аузан А.А. Россия: варианты будущего. Выступление на семинаре «Я – думаю!», 22 апреля 2010 г. Доступ: http://www.liberal.ru/seminars/cat/4878

2. Титков А.С. Индекс демократии для регионов России: динамика 1990-2010-х годов // Вестник Пермского университета. Серия: Политология. 2016. №. 2. С. 81-104.

3. Секретные научно-исследовательские лаборатории, существовавшие в рамках системы ГУЛАГа.

4. Для сравнения, российская идентичность оказывается значимой для 40% жителей города и малозначимой – для 30%. Лысенко О. В., Шишигин А. В. Пермская городская идентичность в зеркале социологических опросов // Пермь как стиль. Презентации пермской городской идентичности / под ред. О. В. Лысенко, Е. Г. Трегубовой, вступ. ст. О. Л. Лейбовича. Пермь: Изд. ПГГПУ, 2013.

5. Шушкова Н.В., Лейбович О.Л., Кабацков А.Н. Большой город в постсоветском пространстве // Мир России. Социология. Этнология. 2004. №1. С.91-105. Кабацков А.Н., Казанков А И. Новая жизнь советского города // Мир России, 2010. Т.19, №2. С. 131-147

6. Кабацков А.Н., Казанков А И. Новая жизнь советского города // Мир России, 2010. Т.19, №2. С. 131-147

7. Иванов А. Рядом и порознь. Строгановы и Демидовы: противостояние традиций // Литературно-публицистический журнал «Урал», 2007. №7. Доступ: http://magazines.russ.ru/ural/2007/7/iv11-pr.html

8. Земства являлись местными органами самоуправления, созданными в рамках Великих реформ Александра II в течение 1860-х годов.

9. Оболонкова М.А. Европеизм пермских общественно-политических деятелей прошлого как ресурс формирования региональной идентичности // Вестник Пермского университета. Серия: Политология. 2014. № 3. С. 142-155.

10. Вендина О.И., Паин Э.А. Многоэтничный город. Проблемы и перспективы управления культурным разнообразием в крупнейших городах. М.: Сектор, 2018. 184 с.

11. Последние прямые выборы мэра города прошли в 2006 г., начиная с 2010 г., глава Перми избирается из депутатов пермского Законодательного собрания.

12. Манифест «Союза за гражданское влияние». Пермь, декабрь 2005 г. URL: https://prpc.ru/alliance/manifest.shtml

13. Абрамкин В. Тюремная субкультура // Отечественные записки. 2008. №2 (41). URL: http://www.strana-oz.ru/2008/2/tyuremnaya-subkultura

14. Ознобишена Л. Пермский край: динамика электоральных предпочтений за пять лет. Итоги регионального выборного цикла (2011-2016 гг.). URL: http://perminfo.com/permskij-kraj-dinamika-elektoralnyx-predpochtenij-za-pyat-let/

15. Вендина О.И., Паин Э.А. Op. cit.