Fr Fr

Глава 2. Внутренняя политика и общество

Макаркин Алексей Макаркин Алексей
1 ноября 2018

"Факторы риска для четвертого срока Владимира Путина"

Президентские выборы 2018 года прошли по плебисцитарному сценарию, исключавшему главные интриги – о том, кто будет победителем и в каком туре будет избран президент. С самого начала было ясно, что Владимир Путин не просто станет победителем выборов, но и выиграет их в первом туре. После присоединения Крыма в 2014 года рейтинг Путина оставался на сверхвысоком уровне; кроме того, если раньше россияне охотно обсуждали в беседах с социологами сценарий выдвижения преемника Путина в 2018 году, то в условиях возникшего «крымского консенсуса» эта тема полностью ушла из сферы общественного внимания – действующий президент стал безальтернативным.

Путин воспринимается как защитник суверенитета страны, способный эффективно защищать ее интересы на международной арене. Претензии к внутриполитическому курсу остаются, но отходят на второй план перед геополитической тематикой. Тем более, что алармистские прогнозы относительно обвала экономики не сбылись, население в большинстве своем адаптировалось к ухудшению социально-экономической ситуации (такая привычка укоренилась в обществе еще в 1990-е годы, когда проблемы были куда более серьезными), а власть старалась не идти на непопулярные меры, способные вызвать сильный протест.

Отметим также очень серьезное отношение россиян к президентским выборам. При голосовании они исходят из того, насколько кандидат готов к занятию высшего государственного поста. В связи с этим на них не распространено чисто протестное голосование, что также дает дополнительные голоса действующему президенту.

Таким образом, основной вопрос заключался в результате Путина – будет ли он умеренно-высоким (65-70%) или же «зашкалит» за 70%. В результате бы реализован второй вариант (76,69%), связанный с двумя обстоятельствами. Во-первых, ближе к выборам и непосредственно перед ними усилилась антизападная мобилизация, связанная с отказом допустить на зимние Олимпийские игры российскую сборную под государственным флагом, а также с «делом Скрипалей», которое большинство россиян считают антироссийской провокацией (по данным Левада-центра, 72% респондентов не согласны с обвинением в адрес России в причастности к этому покушению); во-вторых, оказался ослаблен наиболее серьезный конкурент Путина – бизнесмен Павел Грудинин, выдвинутый от КПРФ. Грудинин первоначально считался перспективным кандидатом, его выдвижение, действительно, способствовало тому, что представитель КПРФ занял на выборах второе место – опросы, проводившиеся до выдвижения Грудинина, показывали, что Владимир Жириновский опережал по популярности лидера компартии Геннадия Зюганова. Однако это была программа-минимум, за пределы которой Грудинин выйти не смог.

Федеральные телеканалы «раскрутили» тему иностранных счетов кандидата, которая превратила Грудинина из «отечественного производителя» в «миллиардера» и «олигарха». Ситуацию усугубили не слишком удачная избирательная кампания кандидата и нежелание многих функционеров и активистов КПРФ поддерживать кандидатуру бизнесмена, даже не являющегося членом партии. Как бизнесмену ему было трудно привлечь на свою сторону приверженцев коммунистической идеологии. Делая вполне понятные шаги в этом направлении (одобрение политики Сталина, публичная ностальгия по советскому строю), он отпугивал более модернистские слои общества, не готовые поддержать такого кандидата. В результате Грудинин получил лишь 11,77%, что существенно меньше, чем результат Зюганова в 2012 году (17,18%).

Остальные кандидаты получили еще меньше. Часть избирателей ЛДПР, голосующих за нее на парламентских выборах, предсказуемо перешли на сторону Путина, как это было и в 2012 году. Они готовы голосовать за партию популиста Жириновского на менее значимых выборах, чтобы выразить негативное отношение к элитам (как властным, так и оппозиционным), но не готовы доверить ему президентство. Поэтому за Жириновского проголосовали лишь 5,65% (тогда как за ЛДПР на парламентских выборах 2016 года – 13,14%).

Два кандидата от демократической оппозиции получили менее 3% - Ксения Собчак (1.68%) и Григорий Явлинский (1,05%). Собчак выступила на выборах хуже, чем многими ожидалось – ее результат оказался далек от 7,98%, которые получил на президентских выборах 2012 года миллиардер Михаил Прохоров, также выступавший под либеральными лозунгами. Но выборы 2012 года проходили в других политических условиях (не только в «докрымский период», но и после крупных протестных акций оппозиции в Москве в декабре 2011 года); кроме того, многие избиратели, голосовавшие за Прохорова, исходили из того, что у него имеется большой опыт руководства крупными структурами. И раз он заработал миллиарды для себя, то он может сделать это и для других. К Собчак все эти аргументы никак не относились – она воспринималась даже немалой частью либерального электората как недостаточно серьезный кандидат со скандальным прошлым. Что касается Явлинского, то его результат был предрешен неудачным выступлением партии «Яблоко» на парламентских выборах 2016 года, на которых она получила 1,99%.

Остальные кандидаты набрали менее 1% голосов – они заведомо относились к числу аутсайдеров.

Оптимизационные реформы

После победных для Путина выборов определились ряд рисков для власти, которые могут быть актуальны во время четвертого срока президента.

Основной риск – как провести непопулярные оптимизационные реформы, которые откладывались в течение целого ряда лет. К ним относятся повышение пенсионного возраста, усиление адресного характера социальных льгот, ужесточение подхода к налогообложению.

Вопрос о таких реформах в экспертном сообществе обсуждается уже в течение длительного времени. Однако только сейчас сложились политические условия для принятия данных решений. В 2011-2012 годах проходили массовые акции протеста, на которые власть реагировала принятием популярных «социальных» майских указов и инициированием «консервативной волны», направленной на антилиберальную консолидацию и мобилизацию общества. В 2014-2015 годах имело место жесткое противостояние с Украиной и (опосредованно) с Западом, сочетавшееся с патриотическим подъемом в связи с присоединением Крыма. В 2016 году состоялись парламентские, а в 2018-м – президентские выборы. Все эти факторы никак не способствовали непопулярным реформам.

После президентских выборов открылось «окно возможностей» для таких решений, которое будет сохраняться, ориентировочно, до начала 2021 года, когда начнется непосредственная подготовка к парламентским выборам и будут востребованы популярные меры. Именно исходя из этой задачи был сформирован новый состав кабинета Дмитрия Медведева. «Новый старый премьер» характеризуется как политик, отличающийся высокой степенью гибкости и способный на проведение любого курса. В разные периоды своей политической карьеры он был и «западником», и «антизападником», занимался «перезагрузкой» в отношениях с США и руководил правительством в условиях санкций и антисанкций, долгое время стремился не принимать непопулярных решений как электоральный политик, лидер «Единой России», не исключающий своего возвращения на пост президента. Но сейчас для сохранения на посту премьера Медведев оказался готов к жестким действиям – еще до утверждения своей кандидатуры в парламенте он заявил о возможности повышения пенсионного возраста, чего ранее избегал.

Новый состав правительства выглядит необычным сочетанием жестких финансистов, которые займутся оптимизацией социальных обязательств государства, и идеологических кадров с опытом проведения политики в области продвижения патриотических, духовных, нравственных ценностей.

Если не исчезает полностью (это невозможно), то серьезно снижается противостояние между финансово-экономическим и социальным блоками правительства. Теперь во главе первого – новоиспеченный первый вице-премьер Антон Силуанов, сохранивший за собой пост министра финансов. Второй возглавила Татьяна Голикова, имеющая большой опыт работы в Минфине. В результате сопротивление социального блока повышению пенсионного возраста быстро прекратилось еще до формального вступления Голиковой в должность вице-премьера - политическое решение было принято.

Роль идеологии

С другой стороны, жесткая социальная политика будет сочетаться с сохранением прежних идеологических ориентиров. Повышение пенсионного возраста будет проходить в пакете с новыми ностальгическими блокбастерами про военные и спортивные победы от министра культуры Владимира Мединского и с консервативной образовательной политикой, реализуемой вновь созданным министерством просвещения Ольги Васильевой. Таким образом, «оптимизационные» реформы не будут сочетаться с модернистской политикой в культурной сфере, как это было в нулевые годы, когда монетизация льгот проводилась одновременно с подъемом Кирилла Серебренникова и творческими экспериментами Марата Гельмана – причем в рамках культурной политики, не просто поддерживаемой, а активно продвигаемой тогдашней властью. Теперь у государства другие приоритеты в культурной политике – и они в обозримом будущем не изменятся.

Равно как среднее образование будет позиционироваться не как сфера услуг, готовящая людей, способных искать информацию в Интернете и обладать навыками потребителя, а как традиционная школа, необходимая для воспитания патриотично настроенных граждан России. Неудивительно, что при разделении Миноборнауки на два ведомства появилось министерство просвещения – сама формулировка означает, что оно призвано не только обеспечивать получения школьниками знаний, но и просвещать их в духе ценностей, которых придерживается государство. Такое министерство существовало и в царской России, и при советской власти – и во всех случаях его деятельность носила идеологизированный характер.

В период перестройки на союзном уровне Министерство просвещения было ликвидировано в ходе создания единой структуры, объединившей различные образовательные ведомства. Тогда речь шла о быстрой деидеологизации – сейчас об обратном процессе, несмотря на сохранение конституционной нормы о запрете обязательной идеологии. Этой тенденции противоречили идеи, которые, как казалось, стали активно продвигаться в самое последнее время – об инвестициях в будущее за счет повышения финансирования и одновременной адаптации средней школы к потребностям XXI века. Отсюда и обнародованные в СМИ планы назначения на пост министра руководителя готовящего талантливых детей центра «Сириус» Елены Шмелевой – к этому центру проявляет значительный интерес Путин. И о том, что надо бы вновь хотя бы частично развернуть министерство культуры в сторону поддержки современного искусства, как это было до 2012 года.

Однако эти планы так и не были реализованы. Основная версия, которая лежит на поверхности – аппаратная борьба, влияние влиятельного митрополита Тихона (Шевкунова), который считается связанным с Васильевой, и режиссера Никиты Михалкова, аппаратного патрона Мединского. Но, может быть, дело не только в этом. Традиционализм, консерватизм, апелляция к патриотизму и духовности нравятся большинству россиян. А большинство учителей и родителей и слышать не хотят о сложной и непривычной вариативности, а наличие даже ограниченного количества разных учебников вызывает ностальгические воспоминания по советскому периоду, когда учебник был один, и не надо было трудиться над выбором из разных вариантов. Поэтому есть большой соблазн в период непопулярных реформ использовать анестезию в виде культурно-просвещенческого традиционализма.

Возможные протесты

Но здесь может возникнуть диссонанс – активно культивируемые воспоминания о советском прошлом будут слишком сильно контрастировать с нынешними реалиями, связанными с продолжающимся демонтажем советского наследия в социальной сфере. Ведь СССР – это не только единственный учебник, но и привычная пенсия в 55 лет для женщин и 60 лет для мужчин. И ощущение, что небогатая жизнь компенсируется предсказуемостью, способностью планировать на длительное время. Сейчас этого не вернуть – а постоянные воспоминания о прошлом могут не только повышать легитимность власти, но и способствовать ее делегитимации.

Отметим, что жесткий социально-экономический курс будет проводиться в условиях снижения протестного потенциала. По данным Левада-центра (опрос проведен в марте 2018 года), лишь 8% респондентов готовы принять участие в массовых акциях протеста против падения уровня жизни и в защиту своих прав (в феврале 2016 года – в два раза больше). Правда, другое исследование Левада-центра, проведенное в 2017 году, показывает, что в обществе есть запрос на изменения (83% респондентов высказались за перемены и лишь 11% – за сохранение статус-кво). Основной запрос на перемены связан с желанием роста уровня жизни (25%), повышения социальных гарантий и роста справедливости (17%).

Таким образом, низкий протестный потенциал общества сочетается с достаточно высоким внутренним недовольством существующим положением дел, причем основной запрос на перемены носит патерналистский характер. В этих условиях может возникнуть диссонанс между ожиданиями (не очень высокими, но связанными хотя бы с «неухудшением» своего положения) и пожеланиями, с одной стороны, и реальным социально-экономическим курсом власти – с другой. Этот диссонанс привел в июле 2018 года к росту числа тех, кто готов принять участие в массовых акциях протеста (до 28%, что является максимальным показателем «посткрымского периода»). Рейтинги одобрения деятельности всех институтов власти, в том числе президента, снижаются: в апреле, по данным Левада-центра, рейтинг популярности главы государства достигал 82%, а уже в июле не превышал 67%. Это значительное падение, хотя Владимир Путин остается вне конкуренции в российской политической системе. Мы также наблюдаем снижение популярности премьер-министра (с 42 до 31%) и правительства (с 47 до 37%).

Также отметим нарастание количества локальных проблем, вызывающих рост протестных настроений. Каждая из таких проблем может быть связана как с коммерческими интересами, так и с общественными настроениями. В качестве примера можно привести «мусорные войны» (борьба вокруг свалок мусора, которые вызывают недовольство населения) в Московской области, где сталкиваются интересы многих аппаратных игроков. В то же время не следует считать, что «мусорные войны» - это только внутриэлитная борьба или политтехнологии. Человек может выйти на улицу, если затронут конкретный личный интерес человека, под угрозу поставлено здоровье его близких или он сам чувствует себя сильно оскорбленным. Примером могут служить события в Волоколамске в марте 2018 года, где отравление детей из-за утечки газа со свалки привело к активному протесту жителей, еще за несколько дней до этого лояльно голосовавших на президентских выборах.

Президенту в этой схеме отводится роль «доброго царя», к которому апеллируют участники протеста. Однако ресурс «царя» ограничен – он не может выступать в каждом случае в роли решателя проблем. Финансовый ресурс, позволяющий снизить недовольство, в настоящее время существенно сократился по сравнению с «нулевыми» годами. Опыт взаимодействия с реальным гражданским обществом слабый или вообще отсутствует. Власть привыкла сотрудничать с лояльными общественниками, которых сама подбирает, однако в условиях протеста они оказываются неэффективными.

Проведение непопулярных мер в рамках страны может повысить общий уровень недовольства – и, тем самым, стимулировать рост эмоций в ходе местных конфликтов (таким образом, федеральная и локальная повестки могут быть взаимосвязаны) Наличие интернета позволяет протестующим продвигать свою позицию в публичном пространстве.

Поэтому во время четвертого срока Путина возможен рост социального протеста, который «внесистемная» оппозиция будет стремиться трансформировать в политический. Характерна в связи с этим активность Алексея Навального, который создал региональную инфраструктуру, формально предназначенную для его президентской избирательной кампании. Однако с самого начала было ясно, что его не допустят к участию в выборах в связи с судимостью. Но как политик-популист он явно готовился к поствыборному периоду, когда табу на непопулярные меры было бы снято.

Аппаратная конкуренция и номенклатура

Наконец, последний риск – рост аппаратной конкуренции, которая не закончилась с формированием нового правительства в мае. Эта конкуренция связана с наличием во власти различных центров влияния. В управляемом режиме конкуренция даже выгодна власти, так как не позволяет усилиться никому из игроков, что сохраняет баланс интересов. Более того, особенность российской политики заключается в том, что еще с нулевых годов в ней не существует кланов – структура носит атомизированный характер, а внутриэлитные коалиции ситуативны. Сегодняшние партнеры, объединившиеся для решения конкретной задачи, завтра могут стать конкурентами. И уже у ведущих элитных игроков есть свои клиентелы (иерархические структуры, а не сообщества равных, как кланы), представителей которых они продвигают на значимые посты в государственном аппарате.

Однако такая система эффективно работает только в условиях регулярного президентского арбитража. Однако президент, занятый внешней, оборонной политикой, а также подготовкой «проблемных» социально-экономических решений, не всегда может выступать в качестве арбитра. Либо арбитраж откладывается до того времени, когда не принимать решения уже невозможно. Затянувшееся формирование правительства Медведева было связано с продвижением различными влиятельными игроками своих кандидатов на министерские посты. В результате целый ряд кандидатур были согласованы в самый последний момент – например, министра природных ресурсов и экологии Дмитрия Кобылкина (бывшего губернатора Ямало-Ненецкого автономного округа) и министра строительства и жилищно-коммунального хозяйства Владимира Якушева (бывшего губернатора Тюменской области). Таких кадровых импровизаций в прошлые годы не наблюдалось. Но при этом от решения ключевого вопроса – о преемственности власти после четвертого срока Путина – элиты фактически отстранены. Они должны будут принять тот формат транзита – и институциональный, и персональный – который обнародует президент в то время, когда он посчитает это целесообразным. Как это было в 2007 году, когда Медведев стал преемником единоличным решением Путина.

Еще один важный аспект, усиливающий конкуренцию, – сокращение количества ресурсов, находящихся в распоряжении элит. Это повышает степень ожесточенности борьбы и, как следствие, риски, что внутриэлитная конкуренция приведет к драматическим последствиям для еще совсем недавно влиятельных игроков. Пример – судьба совладельцев компании «Сумма» братьев Зиявудина и Магомеда Магомедовых, не только арестованных весной 2018 года, но и обвиненных по одной из наиболее тяжких статей Уголовного кодекса – о создании преступного сообщества. Ранее преступным сообществом посчитали компанию ЮКОС Михаила Ходорковского, заподозренного в политической нелояльности. Но братья Магомедовы никогда не были причастны к финансированию даже лояльной оппозиции – но оказались под ударом.

В то же время фактором, смягчающим конкуренцию, является хорошо известный с советского времени номенклатурный принцип, означающий, что представители высшего звена политической элиты в большинстве случаев не могут ее покинуть. Исключение составляют случаи, когда чиновник нарушает неписанные правила игры или теряет покровителя в рамках номенклатуры, не приобретая при этом нового. В рамках номенклатуры чиновник, теряющий свой пост, как правило, остается в элите, причем государственной (так как переход в частную компанию может вызвать подозрения в ангажированности). Поэтому бывший первый вице-премьер Игорь Шувалов возглавил Внешэкономбанк, а бывший вице-премьер Дмитрий Рогозин – Роскосмос. В то же время номенклатурный принцип свойственен элитам, которые подозрительно относятся к переменам и играют на удержание ранее завоеванных позиций. Это было свойственно позднесоветской элите, это же является одной из характеристик элиты постсоветской.

Оборотной стороной современной российской номенклатуры является принцип, согласно которому добровольные отставки в ее рамках не приняты – можно прослыть дезертиром и не получить новой престижной должности. Есть основания полагать, что конец карьеры арестованного в 2016 году бывшего министра экономического развития Алексея Улюкаева был в том числе связан и с его желанием уйти в отставку и заняться профессорской деятельностью за пределами России. Это актуально начиная с 2014 года, когда в деятельности органов государственной власти появились существенные элементы мобилизации, связанные с противостоянием с Западом.

Непопулярные оптимизационные реформы будут вызовом для российской элиты и индикатором ее дееспособности. В то же время другой элиты в России нет – поэтому речь может идти не о ее замене (возможность революционного сценария консенсусно отвергается и политологами, и социологами), а о возможных трансформациях «сверху». Когда динамичный баланс интересов может смещаться в ту или другую сторону, но характер не только элиты, но и режима в целом вряд ли серьезно изменится.