Федор Лукьянов, председатель Совета по внешней и оборонной политике (СВОП), главный редактор журнала «Россия в глобальной политике».
Введение
2013 г. окрестили годом российских дипломатических успехов. Действительно, даже критики действий Кремля вынуждены признать, что Москва выглядела на мировой арене много солиднее других ведущих игроков – прежде всего за счет последовательности поведения. У Владимира Путина и его единомышленников, руководящих отечественной внешней политикой, есть набор классических принципов международных отношений, в центре которого – неприкосновенность суверенитета. И вне зависимости от того, считать ли этот набор отвечающим современным реалиям (а на этот счет есть разные мнения), сам факт его наличия служит своеобразным компасом среди мирового шторма, когда остальные пытаются постоянно руководствоваться меняющимся направлением ветра.
В 2013-м этот набор принципов впервые за постсоветское время был облечен в идеологическую форму. В послании Федеральному собранию 12 декабря 2013 г. Путин официально провозгласил консерватизм в качестве мировоззренческой основы. И даже разъяснил, ссылаясь на русского философа Николая Бердяева, что следует понимать под «правильным» консерватизмом – он препятствует не движению вперед, а движению назад – к «хаотической тьме», к «первобытному состоянию». Владимир Путин очень не любит хаоса, о чем не раз говорил и писал раньше. В послании он провел четкую границу: «либо скатываться к дальнейшему размыванию основ миропорядка, к торжеству права силы, к кулачному праву, к умножению хаоса, либо коллективно принимать ответственные решения».
Чтобы было совсем понятно: проводниками хаоса российский президент считает сегодня Запад – Соединенные Штаты и Европу, которые делают это не обязательно со зла и из дурных намерений, но, как минимум, от безответственного непонимания последствий собственных действий. Об этом Путин писал, например, в своей программной статье «Россия и меняющийся мир» перед президентскими выборами 2012 г. По сути, Путин обращался к ведущим западным странам, прежде всего к США, с недоуменным вопросом: что вы делаете? Почему любой крупный шаг – от вмешательств в региональные конфликты и попыток продвижения демократии до такого масштабного начинания, как единая европейская валюта, – разрушает остатки принципов, на которых базировалось мироустройство? Создает всем новую головную боль. Усугубляет проблемы.
Какое отношение все это имеет к БРИКС? Самое непосредственное. Это сообщество стран – весьма аморфное и по определению неконсолидированное – все чаще предстает в российском политическом дискурсе как альтернатива, прообраз (пусть и весьма нечеткий) другого взгляда на мировые дела, отличного от западно-либерального, несущего дестабилизацию. Не случайно в той же самой статье 2012 г. Путин прямо поставил Россию, Бразилию, Индию и Китай в пример Западу по вопросу о том, как следует, а как не следует себя вести (речь шла о поддержке неправительственных организаций извне).
В истории мировой политики можно найти разные примеры того, как возникали и развивались международные институты, но БРИКС, пожалуй, не имеет аналогов. Остроумная аббревиатура, придуманная сотрудником компании Goldman Sachs Джимом О’Нилом в коммерческих интересах – для привлечения внимания клиентов к развивающимся рынкам, зажила собственной жизнью. По выражению российского политолога Вячеслава Никонова, БРИК (еще до присоединения Южной Африки) стал «самосбывающимся пророчеством». «БРИК возник и начал свое существование как виртуальная реальность – перечень мало связанных друг с другом наиболее быстро растущих экономик. Однако не зря говорят, что все названное существует. Со временем БРИК начал трансформироваться в некую политическую реальность».
В этой констатации обозначено главное различие в восприятии БРИКС в России (и в других странах-участницах этого формата) – с одной стороны, и на Западе – с другой. Западные комментаторы, включая и автора термина (который, кстати, уже официально «закрыл» придуманный им проект), указывают на то, что по сравнению с началом 2000-х гг. экономическая ситуация этих стран кардинально изменилась. На них уже не смотрят как на флагман мирового хозяйства сегодня и впредь, темпы роста падают (Россия здесь наиболее наглядный пример). Соответственно того, что объединяло БРИКС изначально, больше нет, а стало быть – нет и такого феномена, действительно вполне искусственно придуманного.
Политическое измерение БРИКС
Возникнув в экономическом поле, БРИКС давно обрел совсем другое наполнение – политическое. И базируется оно на одном понятии – суверенитета, том самом, которое является несущим в политической философии Владимира Путина. Если попытаться найти нечто, что объединяло бы пять очень разных стран, то это одно общее качество – Бразилия, Россия, Индия, Китай и Южная Африка обладают полным суверенитетом (настолько, насколько это вообще возможно в современном глобальном мире). Полный суверенитет – это сочетание двух обстоятельств. Во-первых, отсутствие обязывающего членства в каких-либо альянсах или группировках, которое заставляет страну ограничивать свободу действий, т.е. проводить независимую политику. Во-вторых, наличие достаточного экономического потенциала и веса, чтобы такую политику обеспечивать.
Если взглянуть на карту, то выясняется, что стран, отвечающих этим двух критериям, в мире очень мало. Кроме БРИКС это, пожалуй, только Соединенные Штаты. Есть страны, наподобие Индонезии, которые могут развиться до этого уровня, но пока ему не отвечают, есть те, кто явно дрейфует в направлении большей «несвязанности» обязательствами, но остающиеся членами крупных объединений (например, Турция) либо обладающие соответствующими амбициями, но слишком конфликтные, а потому изолированные (как Иран). Что касается развитых государств (кроме США), то никто из них не обладает полной свободой рук – европейские державы, например, зависят от Америки плюс добровольно делегируют часть суверенитета наднациональному Европейскому союзу.
Вот эта подчеркнутая суверенность и составляет настоящий фундамент БРИКС, на которую могут надстраиваться (а могут и не надстраиваться) следующие этажи – экономический, геополитический, идейный. Поэтому привычный скептицизм, который вызывает БРИКС у внешних наблюдателей, справедлив, но он упускает важное скрепляющее обстоятельство, которое, как ни странно, в сегодняшнем хаотическом мире оказывается вполне действенным. Иногда даже больше, чем тесные экономические связи.
Резонно находя многочисленные несовпадения взглядов, интересов и намерений пяти стран, критики упускают из виду главное – сами страны-участницы явно заинтересованы в развитии именно этого формата, потому что видят в нем потенциальные возможности, которых нет в других объединениях и форумах. Существуют объективные причины, по которым БРИКС вызывает растущий интерес.
Во-первых, широко распространившееся ощущение того, что мировая институциональная архитектура не соответствует реальным процессам XXI в., а реформа институтов не идет дальше слов. Можно находить множество различий в позициях государств БРИКС, но все они по собственным и, как правило, несовпадающим причинам не удовлетворены нынешним состоянием дел в мире и своим положением в нем. Многополярное мировое устройство требует иных форматов, чем те, что обслуживали биполярный мир в «холодную войну» или в короткий период американского доминирования в конце XX в. Не случайно в декларациях БРИКС встречаются сомнения в легитимности существующей системы.
Россия, правда, из этого ряда явно выбивается – она была создателем и бенефициаром прежней системы и по-прежнему сохраняет – как правопреемник СССР – привилегии, против которых как раз и возражают остальные «буквы». В промежуточном положении Китай – его устраивает нынешняя монополия «пятерки» в Совбезе ООН, но не расстановка сил в международных финансовых организациях. Как бы то ни было, объединяющим служит осознание того, что Запад не имеет морального права диктовать всем остальным, как должен быть устроен мир.
Во-вторых, очевидна необходимость поиска по-настоящему новых подходов к решению глобальных проблем. Во всех пяти странах полагают, что мировой дискурс практически монополизирован Западом. Это не только не соответствует ни экономической, ни даже политической расстановке сил, но и служит препятствием для нахождения свежих решений, которые могут появиться только в результате расширения дискуссии. События на Ближнем Востоке в 2011–2013 гг. продемонстрировали, что западный инструментарий решения локальных конфликтов не работает, и даже политическая воля навязывать свои решения ослабла – США осенью 2013-го совершили разворот и начали быстро дистанцироваться от внутрисирийского конфликта.
В-третьих, все пять стран ощущают ограниченность своих попыток повысить собственные вес и влияние на международной арене, действуя исключительно в рамках существующих институтов. Можно сказать, что Бразилия, Россия, Индия, Китай и ЮАР ищут способы усилить свои переговорные позиции в процессе формирования будущего мирового устройства.
Отличие формата БРИКC от всех прочих аббревиатур, изобретавшихся по этой же модели (BASIC, BRICET, BRICKETS, BRIMC etc.), заключается в том, что все страны, образующие БРИКС, потенциально представляют собой не просто быстро развивающиеся страны, а основные «полюса» многополярного устройства, региональные центры. И именно поэтому сводить критерии существования этого объединения государств к экономическим показателям значит руководствоваться ошибочным методом его анализа.
Сомнения относительно того, насколько правомерно причисление России, которая так и не осуществила модернизацию экономики, к «полюсам» наравне с другими странами БРИКС, также были бы обоснованны, если бы речь по-прежнему шла о том, о чем писали американские банкиры – т.е. о финансово-экономических перспективах. Однако БРИКС приобретает политическое содержание, причем причина этого не только и не столько в желании стран-участниц, а, прежде всего, в возникновении объективной потребности в форматах, отражающих более диверсифицированное и менее западно-центричное мировое устройство.
Почему России интересен формат БРИКС?
Помимо общего взгляда на мир, объединяющего Россию с другими странами БРИКС, у Москвы есть специфический интерес, реализации которого способствует участие именно в таком формате. Прежде всего это касается выработки нового подхода к внешней политике взамен того, что можно назвать постсоветским, а точнее продолжением советского.
Советская внешняя политика, будучи глобальной по форме, по сути всегда оставалась западно-центричной. Остальные части света, включая и те, которые были крайне важны для Москвы – Ближний и Дальний Восток, Африка, Латинская Америка, – рассматривались сквозь призму отношений с западными странами, прежде всего с Соединенными Штатами. В постсоветский период российская политика во многом утратила глобальный охват, но сохранила западно-центричность. Если в эпоху идеологической конфронтации Запад был центром отталкивания, противостояние с которым служило системообразующим фактором всей внешней политики, то после распада СССР Запад стал центром притяжения. Стремление влиться в число «цивилизованных стран» определяло внешнеполитическую активность с начала 1990-х до середины 2000-х гг. Конечно, в течение этого периода менялись представления об условиях, на которых Россия была готова стать частью «западного мира», но сама цель не менялась. Это влияло на отношения с остальным миром.
Во второй половине 2000-х ситуация начала меняться. С одной стороны, стали понятны ограничители на пути сближения России с Западом. Даже в период максимальной слабости середины – второй половины 1990-х Москва не была готова к интеграции в западные структуры на общих основаниях и в качестве подчиненной. Психология, история и объективные параметры (размер, географическое положение, наличие огромного ядерного арсенала и гигантских запасов минеральных ресурсов) не позволяли России отказаться от статуса великой державы. С другой стороны, перенос центра мирового развития в незападный мир, прежде всего в Азию, сделал ориентацию исключительно на Запад неадекватной как с экономической, так и с политической точки зрения.
Сейчас произошел следующий качественный скачок. В послании Федеральному собранию в декабре 2013 г. Путин не только провозгласил консервативную доктрину, но и дал понять, что мировое большинство на ее стороне: «В мире всё больше людей, поддерживающих нашу позицию по защите традиционных ценностей, которые тысячелетиями составляли духовную, нравственную основу цивилизации, каждого народа: ценностей традиционной семьи, подлинной человеческой жизни, в том числе и жизни религиозной, жизни не только материальной, но и духовной, ценностей гуманизма и разнообразия мира».
Путин оппонирует Западу с его либеральными ценностями, которые там считают универсальными, и охотно подчеркивает, что Запад – это не большинство мира. БРИКС, напротив, очевидное большинство. Трудно было найти более удобный формат для того, чтобы, во-первых, скорректировать общий вектор внешней политики, усилив незападное направление, прежде всего – в сторону Сибири и Дальнего Востока, объявленных президентом Путиным в качестве приоритета России на XXI в.; во-вторых, напомнить о наличии у страны глобального горизонта, который после распада СССР сузился до скорее регионального охвата; в-третьих, подчеркнуть общность с многообещающими государствами, к числу которых Россию сейчас мало кто относит.
Впрочем, нет уверенности, что остальные «буквы» услышат именно идеологический пафос России. Там, безусловно, разделяют российские подходы к международным отношениям. Да, есть понятия, которые для Китая или Индии столь же незыблемы, как и для России, например суверенитет. Но это не вполне «ценность» (Путин сейчас говорит именно о ценностях), это определенный принцип организации международных отношений, корни которого уходят в XVII в. (И, кстати, Соединенные Штаты, когда дело касается их самих, этот принцип более чем принимают.) А вот говорить об общей ценностной базе с конфуцианцами или буддистами России сложно. В тех культурах не принято вовсе дискутировать о ценностях; китайцам, например, западный консервативно-либеральный накал просто непонятен. Они имеют свои представления, никому их не навязывают, ни от кого других не принимают и удивляются, откуда вообще столько страсти по частным вопросам? Ну а католическая Бразилия, как и многие в Латинской Америке, скорее относится к реформистскому крылу церкви, выступающему за прогресс и модернизацию религиозной жизни. Не случайно именно этот континент является родиной «теологии освобождения», пытавшейся скрестить марксизм с католичеством. А влияние наиболее консервативных церковных течений снизилось, поскольку они ассоциировались с правыми диктатурами, явно вышедшими из моды в Западном полушарии.
И все же, несмотря ни на что, БРИКС прекрасно вписывается в современный российский пафос, поскольку он по определению альтернативен Западу. Как писал Вячеслав Никонов, вне зависимости от намерений участников «рост влияния четырех стран может идти только за счет сокращения влияния Запада, пусть и относительного». Отсюда постоянные опасения в США и Европейском союзе относительного того, что БРИКС превратится в прообраз антизападного объединения.
БРИКС: различия, которые объединяют
Наиболее распространенная причина скептицизма в отношении БРИКС связана с тем, что страны, образующие этот формат, совершенно непохожи друг на друга. Поэтому создание альянса, основанного на совпадении ценностей и конкретных интересов, по модели НАТО или Европейского союза, невозможно. Общеизвестны крайне натянутые отношения между Дели и Пекином. Несмотря на некоторое улучшение в последние два десятилетия, уровень доверия остается низким, а процессы в Южной Азии, связанные с будущим Пакистана, обещают усугубление трений. Отношения России и Китая также имеют потенциал для осложнений – прежде всего по причине нарастающего экономического неравновесия двух стран. Очевидно, что все государства имеют различную географию внешнеполитических приоритетов: для России это пока что СНГ и Европа, для Китая – Азиатско-Тихоокеанский регион, для Индии – Южная Азия, для Бразилии – Западное полушарие.
Все это справедливо, если смотреть на БРИКС как на традиционный альянс. Однако, исходя из того, что главной особенностью современного состояния международной системы является ее переходный характер, на разнообразие БРИКС следует взглянуть и с другой точки зрения. Основная характеристика XXI в. – стремительное усложнение мира, который требует новых творческих подходов, и поиск этих подходов возможен только при учете различных горизонтов, с которыми выступают участники международных отношений.
Как ни парадоксально, смысл БРИКС заключается именно в том, что составляющие аббревиатуру буквы ничем друг на друга не похожи. Это что-то вроде модели мира в миниатюре. Здесь представлены крупнейшие культурно-религиозные общности – христианство, буддизм, ислам (Индия – вторая страна мира по численности мусульман), конфуцианство. Есть палитра любых типов общественно-политического устройства от разных вариантов демократии до жесткой централизованной системы. Разнообразна экономическая ориентация – экспортеры сырья, товаров, услуг и их потребители. Наконец, каждая из стран остро испытывает на себе либо некоторые, либо сразу все из наиболее болезненных вызовов современности – терроризм, сепаратизм, религиозный экстремизм, изменение климата, наркотрафик и пр. Иными словами, на планете нет другого столь же репрезентативного формата, который мог бы служить площадкой для выработки поистине глобальных подходов к решению международных проблем.
Пять государств БРИКС объединяет то, что каждое из них претендует на роль самостоятельного центра в формирующемся международном устройстве, в котором глобализация обретает региональное измерение. Это не означает, что они легко найдут общий язык или даже просто будут стремиться к институциональному оформлению контактов. Более того, между странами, входящими в это неформальное объединение, хватает своих реальных или потенциальных линий напряжения – например, между Китаем и Индией, Россией и Китаем. Общность интересов по глобальным вопросам не устранит региональные противоречия, но способна в ряде случаев их смягчить или хотя бы дополнить, внести в негативную повестку дня более позитивные оттенки.
В мире, где привычные международные структуры переживают глубокий кризис, поскольку не могут приспособиться к перемене обстоятельств, необходим творческий подход к институтам и формам согласования интересов. БРИКC – интересная попытка перешагнуть через традиционные барьеры, взглянуть на мировое развитие сквозь другую призму, которая больше отвечает реальности XXI в.
Что касается региональных проблем, то БРИКС, безусловно, не может быть платформой для их решения, но их наличие не послужит помехой для развития сотрудничества в этом формате, как ни странно, именно в этой организации они не имеют решающего значения. Ведь имея разногласия, временами довольно острые, по региональным проблемам, страны БРИКС практически совпадают в подходах к глобальным вопросам. Прежде всего это касается принципов мирового устройства.
Российский исследователь Николай Косолапов обращает внимание на интересный фактор, объединяющий страны БРИКС в их отношении к Западу. По мнению Косолапова, общей чертой стран БРИКC является не только их гипотетическая будущая сила, но и сегодняшняя уязвимость, поскольку каждая из стран сталкивается с собственными, но весьма серьезным проблемами развития. Тот факт, что все пять стран ухватились за чужое им по происхождению и техническое по сути их коллективное обозначение, свидетельствует о серьезном и глубоком кризисе социально-исторической, а во многом и политико-идеологической идентичности во всех странах группы. Они все надеются, что посредством создания совместного контекста смогут более точно определиться и с собственной самоидентификацией.
Заключение
В 2015 г. Россия председательствует в БРИКС, увенчивая этим серию своих председательств в международных структурах в 2012–2015 гг. – АТЭС, «большая двадцатка», «большая восьмерка», ШОС… Они все совпадают по времени с периодом идейных исканий в России – и внутренних (на какой основе будет строиться общество в XXI в.), и внешних (место в мире после окончательного исчерпания советской инерции). Поэтому формальная повестка дня саммитов БРИКС, наподобие бесконечных дебатов о создании, например, совместного Банка развития или антикризисного фонда этой организации, пока останется лишь антуражем для более общих метафизических вопросов. Странный результат для структуры, которая возникла под сугубо экономическим лозунгом, но зато дающий надежду на долголетие – по традиции в России ничто так не любят, как рефлексии о судьбах мироздания.
Впрочем, бурные события зимы и весны 2014 г. до такой степени встряхнули мировой политический ландшафт и повлияли на место в нем России, что вся дискуссия о БРИКС может принять совсем другой характер. Острый и, возможно, долгий конфликт Москвы с Западом не только привел к срыву российского председательства в «восьмерке», но и, вероятнее всего, стимулирует рост интереса России ко всем незападным форматам, стремление найти серьезные альтернативы. Да и позиция остальных «букв» в отношении действия Москвы в Крыму намного более «понимающая», чем в Америке и Европе. Так что бразильского саммита БРИКС в этом году стоит ждать с особым вниманием и нетерпением.
Fr
