Во время иранской революции 1979 г., когда страну охватила волна энтузиазма и увлечения, французский философ Мишель Фуко не устоял и даже отправился в Тегеран, чтобы своими глазами увидеть смену режима. Некоторым своим соотечественникам, выражавшим беспокойство по поводу возвращения революционной и одновременно ультраконсервативной теолого-политической идеологии – в то время как в мире торжествовал либеральный модернизм, – Фуко ответил: «У них другое понимание истины». Этот ответ стал знаменитым. По сути, нет единой истины; существуют различные формы правды, зависящие от географического и исторического контекста, в котором она проявляется. Правда Ирана отличается от правды Китая, которая в свою очередь отличается от правды США или России. Человек неотделим от земли, на которой он живет.
Мы ни в коем случае не хотим представить Владимира Путина последователем Мишеля Фуко, но выдвинутая французским философом концепция политики явно имеет немало общего с концепцией президента Путина. Попытаемся понять, в чем и почему.
Сегодня во всем мире оспаривается западная универсалистская модель, которой придерживаются либералы как правого, так и левого толка. Сейчас в духе времени – возвращение к истокам, к восприятию людьми себя как народа и как нации. Благостная глобализация, которая всегда была мифом, рушится у нас на глазах: в США был избран президентом протекционист и изоляционист Дональд Трамп; во всей Европе, в том числе в Германии, набирают силу так называемые «популистские» движения, предлагающие закрыть границы; английский народ решил выйти из Евросоюза; соглашения о свободной торговле, такие как Трансатлантическое торговое и инвестиционное партнерство (ТТИП), отвергаются большинством населения; иммиграция вызывает растущее недовольство. Что касается самого Евросоюза, мы уже упомянули о брекзите; ценность Евросоюза сегодня почти повсеместно ставится под вопрос, что представляет угрозу для самого его существования.
За всеми этими явлениями маячит тень Владимира Путина. Не потому, что президент России как-то влияет на ход событий, как постоянно утверждают его недруги, а потому что его мировосприятие вошло в резонанс с духом времени.
В своем последнем выступлении на заседании клуба «Валдай» Владимир Путин дал такой анализ ситуации в мире: «По сути в кризисе оказался сам проект глобализации, а в Европе говорят уже о несостоятельности мультикультурализма. […] Посчитав себя победителями в ''холодной войне'', некоторые страны предпочли просто начать ''перелицовывать'' мировой политический и экономический порядок под себя, под свои интересы. […] Они по сути отказались от содержательного, равноправного диалога с другими участниками международной жизни, […] попытались распространить на весь мир действие своих собственных структур, норм и правил». И далее: «Элита словно не замечает углубляющегося расслоения в обществе и размывания среднего класса [...] и при этом [представители элиты] насаждают идеологические модели, которые, на мой взгляд, разрушают культурную, национальную идентичность». «У нас нет сомнения, суверенитет – это центральное понятие всей системы международных отношений», – заключил он.
У Владимира Путина как политика есть одно характерное качество: постоянство. Это выступление похоже на большинство его выступлений с начала сирийского кризиса в 2011 г., ставшего решающим моментом в ухудшении отношений России и Запада. Если кратко изложить суть всех этих выступлений, можно сказать, что противник российского президента – западный либерализм. Последователь одновременно и Эдмунда Берка и Александра Солженицина, Владимир Путин не перестает говорить в своих выступлениях о разрушении традиционных структур западного общества, разъедаемого индивидуализмом и консюмеризмом. Этот тезис, конечно, не лишен основания: сведя политическую деятельность к защите индивидуальных свобод, Европа в результате постепенно превращается в нейтральное политическое пространство, лишенное традиций и исторической траектории, всякого чувства единства и уверенности в своем могуществе. Несколько лет тому назад хозяин Кремля утверждал: «Евроатлантические страны фактически пошли по пути отказа от своих корней, в том числе и от христианских ценностей, составляющих основу западной цивилизации».
Тема религии наглядно подтверждает существование той пропасти, которая отделяет западный мир от русского. Во Франции ультрафеминистки группы «Femen», проводя акцию в соборе Парижской Богоматери и оскверняя святыни, почти ничем не рискуют. Как известно, аналогичные действия «Pussy Riot» столкнулись с несколько другой реакцией как со стороны общества, так и со стороны властей. В декабре 2016 г., выступая в Москве перед Советом по культуре и искусству, Владимир Путин затронул вопрос о свободе слова и упомянул французский сатирический журнал «Charlie Hebdo»: «Вот вопрос: нужно ли было этим карикатуристам наносить оскорбления представителям ислама? […] может быть, художники не хотели никого оскорбить, но они оскорбили», – пояснил он собравшимся. «Путин – не Шарли», сразу же напечатало агентство Франс Пресс (AFP). Помимо шутки, здесь подчеркнут основной конфликт, возникающий на уровне отношения к религии и к святому. Стоит вспомнить, что в 2013 г. Россия приняла закон об оскорблении чувств верующих, карающий любые «публичные действия, выражающие явное неуважение к обществу и совершенные в целях оскорбления религиозных чувств верующих», который вызвал возмущение многих западных лидеров и западных СМИ. Это неслучайно: европейцы, особенно французы, стали воспринимать религию только как сугубо личное явление. Споры, разгоревшиеся во Франции вокруг хиджаба, – очень наглядный пример: любой отличительный признак, свидетельствующий о коллективной принадлежности к религии, воспринимается как нарушение личной свободы (в данном случае – свободы женщин). То, как трудно сегодня европейским странам признавать свои христианские корни, – еще один пример того же явления.
Восхваление «иного» как неприятие самобытности
Для Владимира Путина стирание национальных традиций и границ между разными народами и культурами представляет собой огромную опасность для мира. Это основополагающий тезис. Невзирая на губительные последствия экономической глобализации, Запад уверен, что его модель либеральной демократии является неизбежным будущим всего человечества. Западные страны оказались неспособны осмыслить культурные различия. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на отношение СМИ к Ирану или Саудовской Аравии: все, что относится к традиционным составляющим этих стран, воспринимается как варварские пережитки прошлого. Напротив, эти страны восхваляются по мере их «озападнения»: рок-группы, сатирические видеоклипы в Интернете, следующие западным образцам, приветствуются как признаки благой и необходимой модернизации.
Один из крупнейших мыслителей XX в. Клод Леви-Стросс первым выразил обеспокоенность перед возникновением массовой западной монокультуры и подчеркнул, что «великим декларациям прав человека также присущи и сила, и бессилие в провозглашении идеала, слишком часто предаваемого забвению, ввиду того что человек реализует свою природу не в недрах абстрактного человечества, а внутри традиционных культур». Сложилась крайне парадоксальная ситуация: западные демократии не перестают превозносить ближнего как «иного», но на самом деле под этим кроется стремление уничтожить отличия и воспринимать ближнего как полностью подобную себе личность, т.е. лишенную всего, что составляет ее индивидуальность. С этой точки зрения российский президент ведет важную борьбу.
Другой аспект, в защиту которого выступает президент Путин, не менее важен и тесно связан с предыдущим: речь идет о суверенитете. Вот что говорил Путин в 2014 г.: «Понятие национального суверенитета стало относительной ценностью для большинства стран»; «посчитав себя победителями в “холодной войне” – не посчитав, а мы слышали, прямо рассуждая об этом, некоторые страны предпочли просто начать “перелицовывать” мировой политический и экономический порядок под себя, под свои интересы». Он также сказал, что «если для ряда европейских стран национальная гордость – давно забытое понятие, а суверенитет – слишком большая роскошь, то для России реальный государственный суверенитет – абсолютно необходимое условие ее существования». Недавних примеров этого явления очень много: катастрофические последствия вмешательства во внутренние дела государств на Ближнем Востоке (Ирак, Ливия); зависимость европейских стран от американского «большого брата» (вспомним, что Франция начала диалог с иранским руководством только после того, как США сделали первый шаг...); кризис на Украине, где США и ЕС выступили единым фронтом против России... В этом отношении сирийский конфликт удивительным образом выявил это идеологическое расхождение: с одной стороны, подход западных стран, зацикленных на правах человека и выступающих за смену режима; с другой стороны, позиция Владимира Путина, который считает, что ни одна зарубежная страна не имеет права решать за другой народ, что для него хорошо, а что плохо. Российскому президенту можно возразить, что Россия сама принимает участие в сирийском конфликте и, соответственно, в известной мере вмешивается во внутренние дела Сирии. На что глава государства отвечает, регулярно напоминая, что вмешательство происходит по желанию и просьбе президента Сирии.
Сирийский кризис – решающее испытание для Владимира Путина. В некотором смысле этот кризис представляет возможность смены международного порядка. Именно с этой точки зрения, как нам кажется, надо оценивать блестящий союз, который российскому президенту удалось заключить с Ираном и с Турцией – двумя мусульманскими странами, одна из которых преимущественно шиитская, другая – суннитская. Этот многогранный союз уже позволил ему достичь двух целей (посмотрим, насколько долговечными окажутся эти достижения): во-первых, прекращение огня при поддержке Национальной коалиции сирийских революционных и оппозиционных сил (представители оппозиции в изгнании) и уполномоченного ООН по Сирии; во-вторых, начало мирных переговоров в Астане с участием сирийской оппозиции, которую Россия уже воспринимает как легитимного партнера по переговорам. Ни США, ни ЕС в течение пяти лет не могли этого добиться. Конечно, сегодня никто не может утверждать, что эти инициативы увенчаются успехом. Тем не менее они являются первым признаком масштабного, кардинального изменения международного порядка, сложившегося после Второй мировой войны. Западный мир сегодня не только утратил монополию в сфере урегулирования мировых кризисов, но и сталкивается с оспариванием своих основных принципов. В этот беспрецедентный перелом безусловно внесла вклад победа на выборах в США Дональда Трампа – человека вульгарного, но безусловно умного, который так же, как Путин, убежден, что глобализация и универсализм представляют собой опасность для человечества. Напомним, что Трамп пояснял в ходе предвыборной кампании, что одной из ошибок предыдущих президентских администраций было убеждение, что либеральная демократия является экспортируемой моделью. Чем не цитата из Путина?
Союз трех стран, которые, в разной степени, открыто отрицают либеральную модель Запада, не случаен. Все три страны разделяют мировоззрение, основанное на традиционных ценностях и суверенитете (хотя некоторые могут справедливо заметить, что их объединяет также имперский подход к внешней политике). И в России, и в Турции, и в Иране у власти стоят сильные политики. Все три страны отводят важную роль религии в политике: православию в России, исламу в Иране и в Турции. В этом контексте трудно не вспомнить о размышлениях выдающегося немецкого юриста Карла Шмитта (1888–1985), автора одного из наиболее влиятельных трудов по политической теории XX в. «Понятие политического» (последнее издание вышло в 1932 г.). Несмотря на непростительное сотрудничество с нацистами, Карл Шмитт лучше кого бы то ни было описал безысходность западной либеральной модели.
С точки зрения Шмитта, либеральный мир не желает видеть того, что находится в самом сердце политической жизни: различие друг/враг, т.е. возможность конфликта, который представляет собой опасность для самого существования народа и общины. Шмитт воспринимает либеральный индивидуализм – в той форме, в которой он развился на Западе, – как отрицание политики, поскольку он приводит к «политической практике недоверия всем мыслимым политическим силам и формам государства»; как «полемическую противоположность государственным ограничениям индивидуальной свободы». Из этого Шмитт делает вывод, что нет просто либеральной политики, а есть всего лишь «либеральная критика политики». Либеральная система, пишет он, требует, «чтобы личность оставалась terminus a quo et terminus ad quem » (концевая сноска 1); «любая угроза, направленная на в принципе безграничную личную свободу, на частную собственность и на свободную конкуренцию, характеризуется как насилие и, соответственно, является злом». «Народ» в либеральном понимании становится «с одной стороны, публикой, имеющей культурные запросы, а с другой стороны, то массой трудящихся и служащих, то массой потребителей». В таком понимании «суверенитет и государственная власть превращаются в пропаганду и внушение, направленные на толпу», иными словами, они теряют свой смысл. С либерализмом началось то, что Шмитт определяет как «эру нейтрализации и деполитизации». Для него же, как уже говорилось, политика является прежде всего местом столкновений и принятия решений, судьбоносных для народа, воспринятого в целом. Либеральная теория в том виде, в каком она установилась на Западе, воспринимает мир как Universum (универсум) (концевая сноска 2). Идеология прав человека, вкупе с культурной и экономической глобализацией, привела к появлению все менее разнообразного, все более стандартизированного мира. Движимый – иногда – благими намерениями, западный мир запустил процесс разрушения политических и культурных особенностей. Но мир прекрасен именно своим разнообразием, тем, что существует столько же мировосприятий, сколько стран. Леви-Стросс писал о «движении, которое тянет человечество к мировой цивилизации и разрушает древние особенности, которым мы обязаны созданием эстетических и духовных ценностей, которые придают ценность жизни и которые мы бережно собираем и храним в библиотеках и музеях, потому что чувствуем себя все менее и менее способными сотворить новые, такие же безусловные».
«Кто произносит ''Человечество'', тот хочет обмануть», – предупреждал Шмитт. «Политический мир – не Universum, а Pluriversum» (плюриверсум). Это понимание политики, отошедшее на второй план после конца Второй мировой войны, сегодня празднует свое возвращение на мировую арену после десятилетий изнурительной глобализации и либерализма. По крайней мере, с этой точки зрения следует радоваться уменьшению влияния Запада и росту могущества настолько отличающихся друг от друга стран, как Россия, Иран, Турция и Китай.
***
1. До излагаемого события и после излагаемого события (лат.)
2. Совокупность, общность (лат.)
Fr
